| Цитируемость, нормализованная по тематическому направлению, рассчитывается путем деления числа цитирований, полученных данной публикацией, на среднее число цитирований, полученных публикациями такого же типа этого же тематического направления, изданных в этом же году. Показывает, насколько уровень данной публикации выше или ниже среднего уровня других публикаций в этой же области науки. Для публикаций текущего года показатель не рассчитывается."> Норм. цитируемость по направлению: 2,771
|
"Пафнутий руку приложил" откуда это? и кто этот Пафнутий? и получил лучший ответ
Ответ от ЅАХАХА[гуру]
ДОСТОЕВСКИЙ "Идиот"
- Игумен Пафнутий, - отвечал князь внимательно и серьезно.
- Пафнутий? Это интересно; ну, что же он?
Генеральша спрашивала нетерпеливо, быстро, резко, не сводя глаз с князя, а когда князь отвечал, она кивала головой вслед за каждым его словом.
- Игумен Пафнутий, четырнадцатого столетия, - начал князь, - он правил пустынью на Волге, в нынешней нашей Костромской губернии. Известен был святою жизнью, ездил в Орду, помогал устраивать тогдашние дела и подписался под, одною грамотой, а снимок с этой подписи я видел. Мне понравился почерк, и я его заучил. Когда давеча генерал захотел посмотреть, как я пишу, чтоб определить меня к месту, то я написал несколько фраз разными шрифтами, и между прочим «Игумен Пафнутий руку приложил» собственным почерком игумена Пафнутия. Генералу очень понравилось, вот он теперь и вспомнил.
Ответ от Дмитрий Осипов
[гуру]
Идиот Достоевского. Пафнутий - монах калиграф. А князь Мышкин его подпись воспроизводил.
Ответ от Диана стопчак
[активный]
Помоему ето из игры Санитары Подземелий. Может я ошибаюсь но что-то знакомое.
Ответ от 1 23
[гуру]
ТЫ ПОГУБИЛ ПАФНУТИЯ! ! отроки во вселенной.
Тетрадь дедушки Кузьмы лежит передо мной на моем рабочем столе.
Я бережно перелистываю страницы, слегка пожелтевшие по краям.
Страницы большого формата – теперь таких тетрадей не выпускают. Да и таких перьев, какими писал мой дед по матери Кузьма Осипович Ивакин, теперь тоже нет. И стальными перьями теперь никто не пишет.
А какой почерк у деда! С завитками начальных букв, с нажимом пера, чтобы выделить особо важные для деда слова. Сразу видишь, что писал человек с прилежанием и любовью – до самой последней страницы, до самого последнего слова в своей заветной тетради.
Переписан им от руки и Акафист – печатными буквицами, очень красивыми.
Я достал тетрадь накануне зимнего праздника святителя Николая. Потому что хорошо помню, что в самом конце тетради деда Кузьмы записана история, связанная с этим великим угодником Божиим, который почитаем в нашей православной стране, как нигде в мире.
Давно хотел обнародовать эту историю, записанную дедом, да всё никак не находилось времени. Но сегодня решился и потому достал тетрадь из ящика стола, где у меня хранятся святыньки – семейные, подаренные, привезенные из ближних и дальних паломнических поездок.
И когда раскрыл тетрадь, вспомнил эпизод из романа «Идиот» Ф.М. Достоевского – тот, где князь Мышкин, по просьбе генерала Епанчина написать что-нибудь «на пробу», выводит: «Игумен Пафнутий руку приложил». Восхищенный генерал восклицает: «О, да вы каллиграф!» – и успокаивается, потому что знает, как избавиться от внезапно свалившегося на его голову дальнего родственника: можно пристроить его в какую-нибудь контору писцом, раз у него такой замечательный почерк.
Я радуюсь совсем по-другому, но в подражание князю Мышкину, своему любимому литературному герою, говорю про письмена деда:
– Дед Кузьма руку приложил.
Тетрадь начинается выписками из житий святых, описаний календарных праздников на те дни, которые были наиболее значимы для Кузьмы Осиповича. Выпискам предшествуют замечания деда.
Например: «19 июля. В Житие Преподобного и Богоносного отца нашего видно, что он великий чудотворный старец, утрудненный в подвигах с поднятыми руками к небу, стоял на камне коленопреклоненный, приносил свою молитву Господу Богу».
Грамматика у деда своя – и по времени, и по особенностям характера, и по образованию. Дед начинал работать в железнодорожном депо Саратова подручным мастера, сам стал мастером, потом управляющий депо назначил деда помощником по охранной части.
Выписки из житий соседствуют с сентенциями деда, свидетельствуют, что он не лишен дара размышления.
В живых я деда не застал. И фотографии, к великому моему сожалению, не сохранились. Но о нем немного рассказывала бабаня, в доме которой мы жили в детстве и отрочестве в послевоенные годы. Больше рассказывала мама, особенно после смерти бабани, когда она ездила в Саратов на похороны. Она и привезла тогда эту тетрадь, а вместе с ней еще и Четьи-Минеи, Евангелие и Акафист Николаю Чудотворцу.
О том, как нас спасли дедовы Четьи-Минеи в голодные студенческие годы, я написал в рассказе . А вот о тетради и Акафисте расскажу сегодня.
В тетради есть запись деда о Николае Чудотворце, о том, что произошло лично с ним, Кузьмой Ивакиным, который в безбожные годы остался верен Христу, продолжая быть старостой одной из незакрытых церквей Саратова, уже не работая в саратовском депо.
Вот что записал дед Кузьма в конце своей тетради.
Привожу запись с небольшими исправлениями в некоторых местах по орфографии и пунктуации:
«Нечто и о себе пишу великий грешник. За свою жизнь мне было явлено через Святого Николая Великого Чудотворца. В 1911 году. Он мне явился с Божею Матерью видимым образом. Среди дня на небе в рост человека в Святительской одежде. Как Святый Николай так и Божья Матерь. Долго я на это чудо смотрел и оне скрылись в облаках.
Святый Николай Чудотворец явился мне навстречу и просится к нам на квартиру. И смотрит мне в глаза…
Второе Чудо было в том же году, когда я шел за водой на площади около нашего дома. Святый Николай Чудотворец явился мне навстречу и просится к нам на квартиру. И смотрит мне в глаза. И вид его показался как на иконе. И мне говорит, что я знаю, чем ты питаешься. Ты питаешься кашичкой.
Относительно квартиры я ему сказал, что у меня большая семья. А вот здесь живет немец, двое с женой, оне, может, тебя пустят.
А он мне отвечает: “Нет, я именно к вам хочу”.
Тогда я сказал ему, чтобы он подождал. Я спрошу у жены.
Когда я пришел домой и рассказал жене все подробно, а она и говорит: “Ступай скорее и зови его к себе”. И вот я тут же пошел на площадь и стал везде искать, и Святый Николай стал невидим.
Нельзя не верить этому чуду. Если бы это был простой обыкновенный человек, то откуда бы он узнал, чего я ем. Ведь я его в первый раз увидел. Но на иконе-то я его видел и молился и молюсь всегда.
Спустя несколько времени мы брали святые иконы из церкви. Жена и говорит: “Икону Святого Николая Чудотворца обязательно возьмите”. Но не случилось, даже маленькой иконы мы не взяли. А как пришли с иконами, то жена и говорит: “А вот он Святой Николай Чудотворец сам мне явился”. И показывает его иконку и говорит: “Я ее нашла около дома”. Тогда я от радости заплакал: “О, Святитель, батюшка, ты к нам явился, к великим грешникам”.
Тогда мы эту иконочку показали священнику отцу Николаю Тихову. И он сказал, что это вам милость от Бога.
Когда была в то время война, мы этой иконочкой благословили детей Ваню и Гришу, и их Святый Николай сохранил невредимыми.
Да, именно мне было знамений и чудес, всех не опишешь.
Это же, когда я умру, останется на память».
Этими словами записи в тетради деда Кузьмы и заканчиваются.
Вот по этим записям и по рассказам мамы я и составил портрет своего деда. Замечательно, что именно Акафист святителю Николаю он хранил как главную святыню. А в Акафисте лежит на шелковой материи икона Богородицы «Милующая». Это такая святынька! Ведь на обороте иконки написано: «В дар и благословение св. Афонской горы из Свято-Троицкого древняго скита».
Значит, дед был на Афоне!
Я спрашивал у мамы: как дедушке удалось избежать тюрьмы, ссылки? Ведь он был помощником управляющего, близко общался с жандармами. А после, в советское время, не скрывал, что он православный, оставался старостой церкви, даже был на Афоне!
Мама объясняла, что в своем доме дедушка прятал революционеров, когда это требовалось. Это до революции. А после октября 1917 года прятал у себя белых офицеров, когда они скрывались от красных, пробираясь в Крым.
И потому дедушку не тронули ни красные, ни белые. Правда, пробовали арестовывать. Но Кузьма Осипович не зря близко знал жандармов, научился их приемам: как прятать людей, как и самому скрываться. Только чекисты подбирались к нему, он уезжал то в город Николаевск под Царицыным, то еще куда-то – к бывшим прихожанам храма, где он был старостой.
Это я понял, разгадав подпись под некоторыми записями в тетради: «Писано в городе Николаевске». И еще стало понятным, почему не любил он фотографироваться.
Но вот главное, что я понял, прочитав записи деда.
Дед стал принимать к себе всех, кто подвергался опасности. Спасал всех без разбора. И потому и его не раз спасали
После того, как явился к нему с просьбой пустить в дом святитель Николай, он стал принимать к себе всех, кто подвергался опасности, – будь то хоть красные, хоть белые, хоть анархисты. Спасал всех без разбора. И потому и его не один раз спасали.
Да у него самого три сына пошли разными дорогами: старший дядя Ваня стал поручиком Белой гвардии, воевал, потом, после Гражданской, следы его затерялись.
Средний, дядя Гриша, воевал в Красной армии, после войны выучился на инженера-геолога, прожил долгую жизнь.
Младший, дядя Коля, стал киноактером: из Саратовского рабочего театра при паровозном депо втроем они поехали покорять Москву – Борис Андреев, Виталий Доронин, Николай Ивакин. Первым успеха добился дядя Коля. Он много и удачно снимался. Лучшая его роль – красноармеец Иван в фильме «Мы из Кронштадта». Погиб в 1941-м. Его друзья стали выдающимися актерами советского театра и кино. Виталий Доронин стал ведущим актером Малого театра в 1940–1970-е годы, Бориса Федоровича Андреева, народного артиста СССР, после фильмов «Трактористы», «Два бойца» и многих других полюбила вся страна.
По стопам дяди Коли пошел мой старший брат Анатолий Солоницын, вошедший в историю мирового кино ролью преподобного Андрея Рублева в одноименном фильме великого режиссера . Ну а мне выпало рассказать .
И у меня есть надежда, что и мои записи, как и тетрадь деда Кузьмы, прочтут мои дети и внуки и другая моя родня.
И так же, как и я, раскрыв старую тетрадь, они с радостным чувством скажут: «Это наш прадед Кузьма “руку приложил”. Это он сподобился воочию видеть святителя Николая, Чудотворца».
Известно, куда вы спешите, - важно проговорила генеральша.
Спешу, спешу, мой друг, опоздал! Да дайте ему ваши альбомы, mesdames, пусть он вам там напишет; какой он каллиграф, так на редкость! талант; там он так у меня расчеркнулся старинным почерком: “Игумен Пафнутий руку приложил”… Ну, до свидания.
Пафнутий? Игумен? Да постойте, постойте, куда вы, и какой там Пафнутий? - с настойчивою досадой и чуть не в тревоге прокричала генеральша убегавшему супругу.
Да, да, друг мой, это такой в старину был игумен… а я к графу, ждет, давно, и главное, сам назначил… Князь, до свидания!
Генерал быстрым шагами удалился.
Знаю я к какому он графу! - резко проговорила Лизавета Прокофьевна и раздражительно перевела глаза на князя. - Что бишь! - начала она брезгливо и досадливо припоминая: - ну, что там? Ах, да: ну, какой там игумен?
Maman, - начала было Александра, а Аглая даже топнула ножкой.
Не мешайте мне, Александра Ивановна, - отчеканила ей генеральша, - я тоже хочу знать. Садитесь вот тут, князь, вот на этом кресле, напротив, нет, сюда, к солнцу, к свету ближе подвиньтесь, чтоб я могла видеть. Ну, какой там игумен?
Игумен Пафнутий, - отвечал князь внимательно и серьезно.
Пафнутий? Это интересно; ну, что же он?
Генеральша спрашивала нетерпеливо, быстро, резко, не сводя глаз с князя, а когда князь отвечал, она кивала головой вслед за каждым его словом.
Игумен Пафнутий, четырнадцатого столетия, - начал князь, - он правил пустынью на Волге, в нынешней нашей Костромской губернии. Известен был святою жизнью, ездил в Орду, помогал устраивать тогдашние дела и подписался под, одною грамотой, а снимок с этой подписи я видел. Мне понравился почерк, и я его заучил. Когда давеча генерал захотел посмотреть, как я пишу, чтоб определить меня к месту, то я написал несколько фраз разными шрифтами, и между прочим “Игумен Пафнутий руку приложил” собственным почерком игумена Пафнутия. Генералу очень понравилось, вот он теперь и вспомнил.
Аглая, - сказала генеральша, - запомни: Пафнутий, или лучше запиши, а то я всегда забываю. Впрочем, я думала будет интереснее. Где ж эта подпись?
Осталась, кажется, в кабинете у генерала, на столе.
Сейчас же послать и принести.
Да я вам лучше другой раз напишу, если вам угодно.
Конечно, maman, - сказала Александра, - а теперь лучше бы завтракать; мы есть хотим.
И то, - решила генеральша. - Пойдемте, князь; вы очень хотите кушать?
Да, теперь захотел очень, и очень вам благодарен.
Это очень хорошо, что вы вежливы, и я замечаю, что вы вовсе не такой… чудак, каким вас изволили отрекомендовать. Пойдемте. Садитесь вот здесь, напротив меня, - хлопотала она, усаживая князя, когда пришли в столовую. - я хочу на вас смотреть. Александра, Аделаида, потчуйте князя. Не правда ли, что он вовсе не такой… больной? Может, и салфетку не надо… Вам, князь, подвязывали салфетку за кушаньем?
Прежде, когда я лет семи был, кажется, подвязывали, а теперь я обыкновенно к себе на колени салфетку кладу, когда ем.
Так и надо. А припадки?
Припадки? - удивился немного князь: - припадки теперь у меня довольно редко бывают. Впрочем, не знаю; говорят, здешний климат мне будет вреден.
Он хорошо говорит, - заметила генеральша, обращаясь к дочерям и продолжая кивать головой вслед за каждым словом князя, - я даже не ожидала. Стало быть, всё пустяки и неправда; по обыкновению. Кушайте, князь, и рассказывайте: где вы родились, где воспитывались? Я хочу всё знать; вы чрезвычайно меня интересуете.
Князь поблагодарил и, кушая с большим аппетитом, стал снова передавать всё то, о чем ему уже неоднократно приходилось говорить в это утро. Генеральша становилась всё довольнее и довольнее. Девицы тоже довольно внимательно слушали. Сочлись роднёй; оказалось, что князь знал свою родословную довольно хорошо; но как ни подводили, а между ним и генеральшей не оказалось почти никакого родства. Между дедами и бабками можно бы было еще счесться отдаленным родством. Эта сухая материя особенно понравилась генеральше, которой почти никогда не удавалось говорить о своей родословной, при всем желании, так что она встала из-за стола в возбужденном состоянии духа.
Пойдемте все в нашу сборную, - сказала она, - и кофей туда принесут. У нас такая общая комната есть, - обратилась она к князю, уводя его, - попросту, моя маленькая гостиная, где мы, когда одни сидим, собираемся, и каждая своим делом занимается: Александра, вот эта, моя старшая дочь, на фортепиано играет, или читает, или шьет; Аделаида - пейзажи и портреты пишет (и ничего кончить не может), а Аглая сидит, ничего не делает. У меня тоже дело из рук валится: ничего не выходит. Ну вот, и пришли; садитесь, князь сюда, к камину, и рассказывайте. Я хочу знать, как вы рассказываете что-нибудь. Я хочу вполне убедиться, и когда с княгиней Белоконской увижусь, со старухой, ей про вас всё расскажу. Я хочу, чтобы вы их всех тоже заинтересовали. Ну, говорите же.
Maman, да ведь этак очень странно рассказывать, - заметила Аделаида, которая тем временем поправила свой мольберт, взяла кисти, палитру и принялась-было копировать давно уже начатый пейзаж с эстампа. Александра и Аглая сели вместе на маленьком диване, и, сложа руки, приготовились слушать разговор. Князь заметил, что на него со всех сторон устремлено особенное внимание.
Я бы ничего не рассказала, если бы мне так велели, - заметила Аглая.
Почему? Что тут странного? Отчего ему не рассказывать? Язык есть. Я хочу знать, как он умеет говорить. Ну, о чем-нибудь. Расскажите, как вам понравилась Швейцария, первое впечатление. Вот вы увидите, вот он сейчас начнет и прекрасно начнет.
